Передачи "Летопись" об альбоме "БлокАда" точно не существует. После увольнения с НР Козырева в феврале 2005 года "Летопись" была закрыта. Хотя сам сценарий для передачи про "БлокАду" был готов - взяты все интервью и т.п. Текстовая версия этой невышедшей программы опубликована в книге "Другая музыка" сценариста "Летописи" Антона Чернина.

Денис Сандрыгайло

 

 

 

 

alisa-tver:

С 2003 по 2005 гг. на радиостанции Наше Радио выходила передача Летопись. Про Алису вышло два выпуска - Энергия и Шестой Лесничий. Был подготовлен выпуск про альбом БлокАда, но передача была закрыта и в эфир он не вышел. Десять лет спустя автор передачи Андрей Куренков опубликовал выпуск "БлокАда". Наш сайт оказал посильную помощь в создании выпуска. Далее со слов автора: "10 лет назад на радиостанции "Наше Радио" была закрыта программа Летопись. В середине февраля вышел последний выпуск. Но в работе тогда был еще один. Программный директор питерского "Нашего Радио" Валера Жук взял замечательное интервью у Константина Кинчева по альбому "Блок Ада". Я очень хотел сделать эту программу и обещал это Валере, но так сложилось, что в то время сперва не смог, а потом не хотел. Время обещание выполнить. Не хочется чтобы пропал звук того интервью. Это не фильм. Это радиопрограмма. Просто обложил "клип-артом", чтобы на Youtube не висел полуторачасовой файл под одной фотографией. Хотя, в некоторых местах картинка очень добавляет."

 

 

 

 

Разговор Константина Кинчева с Валерием Жуком, который состоялся 2 февраля 2005. Значительная часть этой беседы была использована в передаче "Летопись: БлокАда". Здесь представлена полная версия:

 

 

 

 

Расшифровка:

 

Валерий Жук (ВЖ): На «Энергии» группа была в состоянии полураспада – кто-то уходил, кто-то приходил, в итоге менялись инструменты. К «Блокаде» состав установился, устаканился?
Константин Кинчев (КК): «Блокаду» мы писали, по-моему, в 1987 году. Как вообще получилась эта запись – она получилась совершенно неожиданно, спонтанно. Просто Тропилло организовал фестиваль в Шушарах, и туда была подогнана из Москвы передвижная студия. Не помню, как она называлась. Во главе с Виктором Глазковым замечательным звукорежиссёром, с которым мы там и познакомились. Состав к тому времени был постоянный: Шаталин, Нефёдов, Кондратенко, Самойлов и я. Вот. И мы за два дня эту «Блокаду» записали. Прямо на сцене в ДК в Шушарах.

 

ВЖ: То есть все инструменты были воткнуты в эту байду подогнанную?
КК: Да, и всё прописали. Потом там дописывал саксофон Дядя Миша Чернов. Потом "Мурзик" (прим. Андрей Муратов) играл на клавишах в одной песне, из «Корпус 2» трубач играл. Не помню, как зовут (прим. Дмитрий Чумичов). Вот, по-моему, и всё. И мы за два или за три дня этот альбом записали и потом за один день свели. Поэтому он сырой совершенно, плохо сыгранный, но я его люблю. Собственно говоря, вот и всё, что я могу сказать по поводу записи альбома «Блокада».

 

ВЖ: Ты помнишь, когда появилась символика «Алисы», первая эмблема и красно-чёрные цвета?
КК: Красно-чёрные цвета возникли до альбома «Блокада». Это были мои цвета, с которыми я в «Алису» пришёл. Эти цвета привнёс я. А символика возникла – Масик изобрёл надпись эту и она прижилась. Он сделал первые майки пробные с этой надписью.

 

ВЖ: А Энди Уорхол – это легенда?
КК: Конечно. Чистой воды. Это Слава Задерий придумал историю, вот он всем и рассказывает.

 

ВЖ: С другой стороны, красивая такая легенда.
КК: Ну, наверное. Я к Энди Уорхолу весьма прохладно отношусь, как к творческой единице. Я вообще поп-арт не люблю.

 

ВЖ: Далее. Произошло знакомство с Масиком Андреем Столыпиным в тот промежуток времени?
КК: Да, по-моему, в тот промежуток. Может быть, чуть позже даже «Блокады». Нет, наверное, в тот промежуток – в 1987 году. Да.

 

ВЖ: Когда, откуда и почему появилась боевая раскраска лица?
КК: Я «Cure» тогда ещё и не слушал, когда боевой раскрас лица появился. Я просто любил «T-Rex», любил Glam rock, Alice Cooper, группу «Kiss». И, соответственно, это меня подвинуло на то, что боевой узор на лицо наносить, коли ты выходишь на сцену. А красила меня в ту пору Ада Заблудовская – жена Андрюшки Заблудовского. Она рисовала это всё на лице. Потом уже я сам это продолжил рисовать.

 

ВЖ: Были ли у группы репетиции?
КК: Были, конечно, репетиции. Происходили они в ДК «Молоток», по-моему (прим. ДК «МИР», он же ДК Завода им.Молотова, он же «Молоток», на ул. Трефолева, д.4, к.2). Где-то в районе «Автово», по-моему. На каком-то заводе. Я точно не помню.

 

ВЖ: Там аппарат был?
КК: Подобие аппарата какое-то было.

 

ВЖ: Какие увлечения были к тому моменту? Что слушал, что читал? Ницше, Хлебников, Гумилёв, Бодлер, Гоголь, Толкин?
КК: Так всё это и читал. Всё, что читал, в каком-то образном ряду возникало и в произведениях.

 

ВЖ: И даже Толкин?
КК: Не так явно, как у Борис Борисовича, но что-то о мужской дружбе, о… Эта книга очень полезная, она мне много дала.

 

ВЖ: Гребенщиков 11 раз её прочитал.
КК: Я читал её не меньше. Тоже в рукописном варианте. Перепечатанном. В первый раз я читал просто листки бумаги.

 

ВЖ: Представляю, какое количество.
КК: Огромное.

 

ВЖ: А музыка тогда была – это то, что перечислено в «Меломане»?
КК: Тогда было увлечение панком и нью-вейвом. Вот в это время. Хард-рок я знал от и до. Хард-рок формировал меня в 1970-е годы. В 1980-е открылся панк. «Sex Pistols», «The Stranglers» и «The Clash». Они захватили полностью. Также Билли Айдол и Нина Хаген.

 

ВЖ: От Нины Хаген пошёл рэп.
КК: Да-да. Рэп я впервые услышал у Фалько и у Нины Хаген. С рэпом я познакомился благодаря немцам. Ни о каких афроамериканцах я и понятия не имел. Они, по-моему, тогда ещё и не читали. Рэпа не было.

 

ВЖ: Как такового не было.
КК: Я могу ошибаться, но мне кажется, что не было. Была Нина Хаген, которая читала. И был Фалько, такой попсовый человек.

 

ВЖ: Как и где ты познакомился с Цоем?
КК: С Цоем мы познакомились у Вишни. Как-то я зашёл в гости к Вишне, там был Цой. Мы познакомились.

 

ВЖ: Примерный год?
КК: Наверное, 1985.

 

ВЖ: И тогда уже стали как бы дружеские отношения?
КК: Нет. Приятельские, скорее. Мы чаще общаться стали, когда в Москву Цой переехал. Там уже можно говорить было.

 

ВЖ: Что ты тогда думал о творчестве группы «Кино»? 1985 год, альбом «Это не Любовь».
КК: Всерьёз не воспринимал. Мне «45» нравилось, а «Это не Любовь» я считал попсой. Я, наверное, радикально был настроен все годы. По мелодике там всё замечательно. Прекрасные песни, я сейчас это понимаю. Тогда мне казалось, фигня, баловство. Просто потом всё на свои места встало, как только появилась «Группа крови». «Группа крови», «Звезда по имени Солнце» – это два альбома, которые я слушаю до сих пор, в машине они всегда есть.

 

ВЖ: Где и как ты познакомился со Славой Бутусовым?
КК: В Екатеринбурге мы познакомились, в Рок-клубе. После какого-то выступления мы там все и познакомились – «Чай-Ф», Слава пришёл. Сидели, выпивали, познакомились.

 

ВЖ: К творчеству ты также относился – поп-музыка?
КК: Ну, да, в общем-то, как-то так. Хотя многие песни цепляли: «Шар цвета хаки». Я не помню песен того периода, честно говоря. Я так был занят собой, что особо ни на кого внимания не обращал. Мы просто общались, нечего было делить, и каждый занимался, чем считал нужным. Мне человеческий фактор значительно важнее был, нежели творческий. Творческое единомыслие. С Цоем мы думали в одну сторону, когда он начал писать «Группу крови». И с Мишей Борзыкиным, конечно, тоже. Это примерно одна струя, в которой мы были. Три группы таких и было.

 

ВЖ: Те же вопросы о Шевчуке.
КК: С Шевчуком мы познакомились не помню уже когда. То ли в Москве, то ли в Питере. Первое услышал «We all live in Ufa!», понял, что человек обладает вокальными данными бесспорными, серьёзными. У меня таких никогда, к сожалению, не было. И уже не будет. А так, было много очень хороших песен. Особенно лирика Шевчуку, на мой взгляд, всегда удавалась. Не помню я, когда мы с ним познакомились. Был момент, что мы в Шушарах, в этих же, как раз же, вот там первое совместное распитие и произошло. У Шевчука был День рождения. Мы сидели в беседке с Рикошетом. Подошёл Шевчук, сказал, что у него День рождения, проставился. У нас собой с Рикошетом тоже было. И мы замечательно выпили. По-моему, Рикошет уронил кактус, ещё что-то мы подожгли. В общем, нахулиганили. Шевчук написал тогда песню «Революция». Кстати, мне нравится эта песня до сих пор. А я тогда написал «Тоталитарный рэп». Вот мы и делились творчеством.

 

ВЖ: Без музыкальных инструментов?
КК: Ну, рэп легко, вообще под одни коленки можно.

 

ВЖ: Ревякинская шутка, помнишь, что поставят вам памятники, тебе и Ревякину, что к подножию по торжественным датам будут собираться фанаты? К твоему будут приходить малоинтеллектуальные подростки, а к ревякинскому – интеллектуальные.
КК: Да. Так оно, наверное, и будет. Потому что Ревякин – гений, а я всего лишь звезда.

 

ВЖ: На самом деле у вас был обряд смешивания крови?
КК: Мы кровные братья с Ревякиным и с Рикошетом. Так что у меня братьев больше, чем это кажется на первый взгляд.

 

ВЖ: А кто предложил?
КК: Я, конечно. Мистификатор-то главный кто? Я.

 

ВЖ: Прочтение литературы об индейцах?
КК: Да я не читал тогда ещё Кастанеду. Это такое что-то из под сознания всплывающее в пьяном безумии.

 

ВЖ: И они безропотно согласились?
КК: Почему безропотно? Просто было предложено стать братьями и это воспринималось абсолютно… так мы братья по жизни и до сих пор. Что Ревякин мне брат, что Рикошет.

 

ВЖ: А ты помнишь, что было на том шушарском фестивале?
КК: Мы были сильно пьяные. Очень зажигательно выступили. Уважаемая публика сломала все кресла, как это водилось в то время. Всё время пили, три дня, там. Сколько он проходил. Интересовало общение. Я не помню, кто в Шушарах играл ещё. Я просто сильно пьяный был все эти три дня. Рикошета я слушал точно. Но спроси меня, что запомнилось, ничего – пятна какие-то, вспышки. Вот Рикошет там делает сальто, ещё что-то. Не помню. Пили много.

 

ВЖ: В тот момент любое выступление сопровождалось возлиянием?
КК: Конечно. А уж выступление коллег, когда самим не надо играть. В основном, не из зала смотрел, а из-за кулис.

 

ВЖ: Чего-то звукорежиссёров на пластинке много: Глазков, Тропилло, Журавлёв Пончик?
КК: Журавлёв не Пончик. Там Журавлёв Андрюха был другой, это ассистент Глазкова, инженер. Он, к сожалению, уже умер. Тропилло там рулил одну песню – «Воздух». Забыл прописать Hat, без хэта вообще барабаны. Как из этого выходили? Еле вышли. Потому что писали всё тоже пьяные. Что исполнители, что звукорежиссёры. Ну, а «Воздух» всё равно тоже получилась. Такая вязкая просто очень. Не ритмичная, но ничего. Странная.

 

ВЖ: Название альбома придумал ты?
КК: Да.

 

ВЖ: Были ли варианты?
КК: Мне кажется, это опять же, когда «Энергию» мы заканчивали, Тропилло предложил: назови этот альбом «Блокада». Я сказал: нет, он будет «Энергией» называться. А потом, видимо, в подсознании всплыло пожелание великого мэтра и альбом стал называться «Блокада».

 

ВЖ: А это ты придумал двойное название?
КК: Да. Игра слов. Просто "Блокада" писать не хотелось, альбом называется, конечно, двумя словами. Это два слова.

 

ВЖ: Пройдёмся по песням. «Время менять имена».
КК: Мы написали её с Петром Сергеевичем совместно. Жил я у Петьки тогда. Мы ложились спать исключительно утром. Тому было две причины. Первая причина – это товарищеские посиделки в Петькиной комнате, игра на гитарах, курение и выпивание. А вторая – просто ночью полчище клопов спускалось со стен. Соответственно, спать было абсолютно невозможно. А утром они уходили несолоно хлебавши. Поэтому спали мы по утрам. В девять часов утра раздавался звонок в дверь и приходил телефонный мастер, обходящий участки. Маниакально он посещал нас ежедневно. Имя и фамилия этого телефонного мастера было Михаил Нефёдов. Он уходил на обход (он работал тогда связистом), приходил пить и сидел до 10 или 11 часов, чтобы потом пойти уже куда-то ещё. Мы открывали дверь и опять вырубались. Мишка сидел где-то час. Высиживал. Не будил нас, ничего. Вот так смешно это происходило. А песню мы написали в одну из таких посиделок. Петру Сергеевичу пришёл в голову мотивчик и сразу быстренько мы написали песню.

 

ВЖ: Есть легенда об исполнении её на демонстрациях 7 ноября.
КК: Мы лично не исполняли, а какая судьба песни, этого уж я не знаю. Вполне возможно.

 

ВЖ: «Компромисс». Музыка Шаталина?
КК: Да. Песня у меня была, но она была с другой гармонией, с другой мелодикой. Совсем другая песня была. Более задумчивая. А так ли это? То есть там знак вопроса ставился. А здесь утверждение. Шаттл привнёс риф. Так часто было. Так с «Энергией» было и с «Доктором Буги». У меня несколько другие песни были. Мне понравился риф и я так ага, есть такая попробовать – подходит. Также с «Манекеном» было. У меня был совсем свой вариант, а у Шаттла жёсткий такой. Вот. Совместили – подошло, получилось. Бэк-вокал – это Пётр Сергеевич. Петя пел, вокалист крепкий на самом деле.

 

ВЖ: «Солнце встаёт».
КК: «Солнце встаёт» я написал в гостинице «Октябрьская». Это в первый раз в Питере, когда я стал официально жить в связи с тем, что я был киноактёр, снимался в киноленте «Взломщик». Меня поселили в гостиницу, у меня был свой собственный номер. Я помню, что я каким-то образом у Отряскина взял гитару, она у меня какое-то время жила. И вот на это Оряскинской гитаре я как раз и сочинил песню «Солнце встаёт». Мы с Отряскиным в то время общались, поскольку Шаттл уехал. С гитаристом были вопросы и я просил Андрюху Отряскина. Но ему не интересно было, конечно, с нами играть, потому что всё заковано в форму было, а он человек свободного полёта. Но он время от времени как-то помогал. Не помню почему гитара у меня оказалась, но помню, что «Солнце встаёт» была написана на его гитаре.

 

ВЖ: Достаточно много Солнца в песнях, это языческое?
КК: Солнце – это начало жизни. Свет, тепло. Всё собирательно. Не было конкретно поклонения Солнцу, как некоему богу. В принципе, аллегорически можно и Создателя назвать Солнцем Вселенной, да? Более широкий образ. С тех пор, как бабушка дала мне почитать Библию в 15 лет, по-моему, это ощущение сопричастности неосознанное было всегда. И, соответственно, состояние поиска. Потому что, родившись на свет, меня сразу стал занимать вопрос. Мне тогда казалось, что взрослые всё понимают. Когда я вырасту, тоже всё пойму. Поиск смысла жизни. Потом, когда я повзрослел, понял, что взрослые ничего не понимают. Начал искать того, кто всё понимает. Таким образом, через какое-то время, достаточно к перезрелому возрасту, я пришёл к Православию. Методом тыка, проб и ошибок. Но всё-таки пришёл.

 

ВЖ: Следующий номер «Эй, ты, там, на том берегу». Указана музыка Шаталин-Кинчев.
КК: Нет. Там Шаталина музыка абсолютно, потому что та же самая история, что и с «Компромиссом». У меня была такая песня, она совершенно другая была. Даже я выбросил один кусок лирический. Он такой симпатичный, на самом деле. В «Нервной ночи» он есть. А здесь опять тоже такой боевик сделали просто и всё.

 

ВЖ: В конце стоит "Тыры-пыры, ё-моё", это намеренно?
КК: Так оно записалось по поводу чего-то, и решили оставить. Так оно и осталось существовать. То есть это не намеренно. Но намеренно оставлено.

 

ВЖ: Как "голоса нет" в «Геополитике».
КК: Да.

 

ВЖ: Следующий номер «Ветер перемен».
КК: «Ветер перемен» написал в Москве с ощущением того, что что-то должно произойти.

 

ВЖ: В стране? В тебе?
КК: В стране. Скорее, в стране. Во мне – нет. Во мне что-то должно произойти и какой-то код – главное это песня «Земля», конечно. К ней мы ещё подойдём.

 

ВЖ: Далее визитная карточка группы «Алиса» «Красное на чёрном».
КК: Как-то написалась она очень легко и сразу. То есть она не мучила меня. Навеяла тем, как ни странно, песня «KISS» с альбома «Dynasty» (напевает). Как-то это крутилось в голове и превратилось это в «Красное на чёрном» каким-то образом.

 

ВЖ: А риф придумал Шаттл?
КК: Шаттл.

 

ВЖ: Ты ожидал, что она такая востребованная станет?
КК: Было у меня ощущение, что она будет, как «Мы вместе». У меня всегда это ощущение есть. «Небо славян», что будет такая визитная карточка.

 

ВЖ: Далее «Воздух». Музыка Кинчев-Кондратенко.
КК: Это была моя песня, Кондратенко уже под неё придумывал вступление. Поэтому и поделили авторство. А чего про неё говорить не знаю. Я не помню, как я её написал. Как-то написалась она и всё.

 

ВЖ: Было понимание концептуальности альбома? Что должны войти те или иные песни.
КК: Они были написаны, хочется их исполнять и, соответственно, их и записали для альбома.

 

ВЖ: Далее «Движение вспять».
КК: Тоже у меня была другая версия, Шаттл чуть-чуть упростил, убрал аккордов достаточное количество. Получилась она несколько монотонной, но зато очень такая толкающая вперёд.

 

ВЖ: Далее знаковая песня «Земля».
КК: «Земля» – важная песня, потому что она написана по мотивам сна, который мне пришёл. А сон этот был на самом деле очень такой странный. И я его, удивительно, запомнил весь. Пересказывать не буду и не хочу. Но этот сон мне приоткрыл дверку в моей дальнейшей судьбе, будущее я чуть-чуть увидел. И по этому поводу была написана песня «Земля». Она абсолютно личностная и в то же время относящаяся ко всем, кто жив. Живым духом. Это уже поиски. Это ещё один сигнал, что пора прибиваться к берегу.

 

ВЖ: Это легенда, что это ответ Гребенщикову?
КК: Да ну. Там одна фраза просто по поводу картонного героя. Никакой не ответ. Просто я соглашаюсь, что возможно я картонный герой. Не знаю, герой ли я вообще. Чьего-то романа безусловно я герой, но не вообще.

 

ВЖ: А на тот момент взаимоотношения с Гребенщиковым?
КК: У нас практически никогда и не было никаких отношений. Мы пару раз выпивали в одной компании. Один раз я у него был или два раза в гостях. И всё. Мы, в общем-то, мало знакомы друг с другом.

 

ВЖ: Только по творчеству?
КК: Да. По творчеству, я творчество люблю Бориса Борисовича. Здесь ориентируюсь. А вот с Бутусовым наоборот. Я Славу люблю, как человека, а в творчестве мало ориентируюсь. Честно говоря. Думаю, что он в моём тоже. А человек замечательный. Добрейший, теплейший, порядочнейший. И вообще куча эпитетов превосходной степени.

 

ВЖ: На обложке обозначены редакторы. Что они редактировали?
КК: Худсовет был. Обложку чуть-чуть они подредактировали. Убрали крыс. Попросили изменить шрифт, у нас было готическим шрифтом написано «Блокада». Мы на этот компромисс пошли, невзирая на то, что он не для нас. И пластинка увидела свет.

 

ВЖ: Тогда слово "фашисты" не звучало?
КК: Тогда уже не звучало, потому что обвинения в фашизме были голословными и доказаны процессуально. Мы выиграли суд, поэтому в то время не рисковали нас обвинять в фашизме. А мы, пользуясь этим, немножко позволили себе жёсткость. Там ничего фашистского нет. Там просто я стою, широко расставив ноги, и всё. В кожаной куртке. Из кожезаменителя. Дерматиновой. И всё.

 

ВЖ: А готический шрифт – это просто красиво?
КК: Конечно, красиво. Альбом всё-таки – неумелый хард. Плохо сыгранный, но это хард. Соответственно, оттуда, от «Black Sabbath». Я вообще готические шрифты очень любил и все парты разрисовывал исключительно этим шрифтом.

 

ВЖ: А позже ты придумал, что одна стороны пластинки называется «Чёрное», вторая – «Красное»?
КК: Сразу, как только возник вопрос, что возможна пластинка. Пластинка подразумевает две стороны: одна «Чёрное», другая «Красное».

 

ВЖ: Джоанна Стингрей планировала выпустить «Блокаду» в США?
КК: Я об этом ничего не знаю. Я знаю, что она выпустила «Red Wave». Больше по этому поводу я сказать не могу.

 

ВЖ: В какой-то момент в группе появился саксофонист.
КК: Пончик пришёл из «Объекта насмешек» к нам. Мне нравился саксофон всегда. Дополнительная краска, не лишняя, в той музыке, которую мы тогда играли.

 

ВЖ: Но дозированная в определённых местах.
КК: Да. Да. Вообще духовые мне нравятся.

 

ВЖ: Гастроли в Таллине в 1987 году помнишь?
КК: Да вот у нас в Таллин всегда были какие-то кошмарные гастроли. Так напивались дико, дичайшим образом. Из гастролей в Таллине я помню одно, что наш звукорежиссёр Юра Шлапаков по трансляции в микрофон сказал: "Я отменяю концерт" и упал головой на пульт. Такое у нас было выступление. Но при этом он состоялся, я ходить не мог, я ползал и бросал нелицеприятные реплики в адрес уважаемой публики. Вёл себя по-свински. Пользуясь случаем, приношу извинения. Той части населения, которая неправильно восприняла художественный замысел нашей программы. Это отмазка была коронной, мне часто приходилось писать после выступления объяснительные в милициях. Я эту формулировку как раз отточил. "Приношу свои извинения той части зрителей, которые неверно истолковали художественный замысел нашей программы".

 

ВЖ: Под это дело был разбит даже рояль.
КК: Паша Кондратенко на нём танцевал. Там у них шикарный белый рояль стоял на сцене. Мы же в «Linnahall» играли, это самый такой престижный зал. Мне стыдно.

 

ВЖ: Тогда к гастролям в Крыму в 1987 году.
КК: Это очень весёлые были гастроли. Нас поселили в Гурзуфе, в клубе. Пять групп, по-моему, было. «DDT», «Наутилус», «Телевизор», «Объект насмешек» и «Алиса». Все мы жили в этом клубе. Просто матрасы постелили и мы там жили. Замечательно проводили время. Какие-то группы выезжали в Симферополь выступать. Потому что концерты были в Симферополе, а жили мы в Гурзуфе. Кто-то отыгрывал, возвращался в наш домик. Но в домике, конечно, было весело, и там каждый вечер оттопыривались. Джем-сейшены, Коля "Рок-н-ролл", который тоже прибился и жил с нами, то есть ему аккомпанировали все, кто мог стоять ещё на ногах. Колян там зажигал каждую ночь. Аппарат туда принесли, конечно. Всё было. И Алик пел там. Все, кому не лень.

 

ВЖ: А это организовывал Рок-клуб?
КК: По-моему, да.

 

ВЖ: А помнишь ночёвку в притоне, которая описана в книге Барановской?
КК: В каком притоне?

 

ВЖ: Наркоманском.
КК: Какой кошмар. Я не помню. Я давно книгу не читал, я не очень помню. Я её повёл в наркоманский притон? Какой ужас.

 

ВЖ: Помнишь ли ты свадьбу Кондратенко?
КК: Свадьбу? Нет. А он женился? А… помню. Но очень смутно. Ничего добавить не могу.

 

ВЖ: Что можешь сказать о группе «Время любить»?
КК: Миша Нефёдов там играл на барабанах. Ему там нравилось играть. Он получал, действительно, удовольствие от игры в группе «Время любить». Там «Led Zeppelin» такой был. Вокалист был под Планта закошенный. Блюз был, хороший, на мой взгляд.

 

ВЖ: Тебе принесли статью Кокосова?
КК: Статью передал Слава Задерий. Мы улетели в Челябинск на гастроли, с «НАТЕ!» вместе играли, и он принёс мне эту статью.

 

ВЖ: А кто помогал, а кто радовался этому?
КК: Очень помогала. Вообще, если бы не Нина Барановская, меня бы посадили точно абсолютно. Она всё подняла и заставила меня предпринимать какие-то шаги. Нашла адвоката. Помогал очень Джордж Гуницкий. Помогал очень Коля Михайлов. Там много людей помогало, в общем-то. Практически все помогали. В основном моей судьбой занимались Барановская, Гуницкий и Михайлов.

 

ВЖ: А ты изначально не сопротивлялся?
КК: Да мне по фигу было – посадят – так посадят. У меня совсем никакой бравады нет. Я был ни в чём не виноват, а за правду пострадать – святое дело. Самая удивительная ситуация, что у меня был следователь – это женщина, которая потом пошла по делу «Червонца» – Воронцова. Очень совестливая женщина. Сказала она мне следующее, когда мне меру пресечения выставляла: "я по-человечески никогда бы этого не делала, но надо мной есть начальство". В общем, дала понять, что ей стыдно, неудобно, но я должен сидеть. Потом она помогла ещё и уголовнику, 7 лет получила, даже кино сняли по этому делу. А Гуницкий нашёл адвоката, который стал заниматься моими делами. Замечательный человек. Нина Барановская обивала все пороги с Колей Михайловым, чтобы повлиять на ситуацию. Благодаря вот им, их усилиям, это всё и поменялось. Меня аж привели к Тупикину, в ту пору человек, занимающийся культурой по Санкт-Петербургу. Крупный чиновник очень. Тупикин после того, как нас принял, дело поменялось в противоположную сторону. Сначала судья просто откровенно хамила, когда мы свой встречный иск пытались подавать. Потом совершенно интонация изменилась. Сверху отмашка какая-то произошла. Поэтому то, что мне не дали какой-то срок – это заслуга исключительно Барановской, Михайлова и Гуницкого. Спасибо им большое.

 

ВЖ: А были после этого дела от общества подкаты?
КК: Были предложения чётко несформулированные. Предлагали вступить в организацию для того, чтобы координировать взаимные действия по… не знаю почему. Я не вступил и не жалею.

 

ВЖ: По идеологическим соображениям?
КК: Я не хотел вообще принадлежать какой-либо партии. Потому что принадлежность к партии – это вписывание в структуру, а я как раз не хотел быть в какой-либо структуре. Хотел быть всегда сам по себе.

 

ВЖ: Помнишь ли ты концерт Памяти Башлачёва в 1988 году?
КК: Помню. Тяжёлое ощущение.

 

ВЖ: Кто ещё участвовал?
КК: Цой участвовал. Гребенщиков. Там все участвовали. Шевчук. Ревякин. Все, кто Башлачёва любил, все и участвовали. А его все любили.

 

ВЖ: Коля Васин не любил.
КК: Коля Васин Джона Леннона любит.

 

ВЖ: Почему из группы ушли Кондратенко и Журавлёв?
КК: Видимо, настало время менять имена.

 

ВЖ: Это без скандалов?
КК: Нет. Мы совершенно не ругались никогда. Со всеми, с кем расставались по каким-то причинам.

 

ВЖ: А потом ушёл Шаттл.
КК: Но это уже другая история. Шаттл ушёл, когда «Шестой Лесничий» мы писали. С записи и ушёл после того, как соло «Аэробики» записал. Сказал, что я фашист, фюрер и ушёл. Я просто его измучил, конечно. Это соло писали два дня. Заставил всё-таки его сыграть, но кончилось тем, что он ушёл из коллектива.

 

ВЖ: Помнишь ли ты Венгрию, Чехословакию?
КК: Помню, но это безумие. Мы пили страшно. С Шевчуком катались на какой-то карете. На каком-то квартирнике, где Шевчук играл, я хамил откровенно всем тем, кто собрался на этот квартирник. А ещё мы с Женей Мочаловым ходили по воде. То есть я ходил по воде в Венгрии, в Будапеште. История такова: мы плутали ночью сильно пьяные по незнакомому городу, забрались в какой-то замок, я сказал Мочалову, что там мелькают тени, пойдём смотреть приведения. Забраться, мы туда забрались, а выйти оттуда никак не могли. Замок был окружён рвом воды, а моста мы найти впотьмах не могли. Светила луна, отражалась в зеркальной глади воды, не дробилась никак. Я рискнул. Говорю: пойдём так, напрямую. Пройдя метров пять, я понял, что это асфальт, а на асфальт налито воды по щиколотку. Я дошёл до середины водоёма, Мочалову обернулся, помахал ему рукой. Надо было видеть лицо Жени Мочалова. Он был просто в таком ужасе, наблюдая, как я иду по воде. Я говорю: иди, не бойся. Потом он успокоился, он понял, в чём дело. А так было ощущение полной мистики.

 

ВЖ: Это первый выезд за рубеж был?
КК: Первый, да. Я ещё в Болгарию ездил на кинофестиваль, фильм «Взломщик». Там как раз «Ария» играла. Мы там с «Арией» и познакомились. На концерт пошли с Котёночкиным, он тоже ездил в составе делегации. Сын, Лёха Котёночкин. Я его знал давно. С дядей Славой там познакомился, кстати, очень отличный мужик. С ним выпивали, беседовали о жизни. Хороший мужик был. И мы пошли на концерт группы «Ария». После концерта познакомились с ними. Опять же, выпивали. С тех пор это отношение поддерживаем. И с Холстининым, и с Кипеловым.

 

ВЖ: В Софии ты тогда был признан лучшим актёром?
КК: А я и не знал. Я был лучшим актёром в России признан. Но это на совести тех, кто… Да какой я актёр? Я же вообще не актёр. Актёр должен обладать совокупностью природных качеств, которых я не имею.

 

ВЖ: Но выбрали-то тебя.
КК: Ну, я говорю, что это на совести тех, кто выбирал. Потому что это глупость. Имея ещё живую Раневскую, допустим, Леонова, Папанова, выбирать какого-то идиота, профнепригдоного человека.

 

ВЖ: А кто мог лучше сыграть музыканта?
КК: Я тебя умоляю. Там никакого музыканта нет в помине. Там верхушка, пена одна показана того, что обыватель считает рок-музыкой. И так в сознании обывателя, в принципе, это так и укореняется. Принял, что это так всё. Несерьёзно и одни отбросы этим занимаются. Потому что все эти сценарии фильмов – музыкант обязательно чего-нибудь крадёт, чего-то ворует, непомерное самомнение и полнейшая пустота. А это всё не так. Всё гораздо уже.

 

ВЖ: А на тот период времени?
КК: И на тот период времени. У меня вот есть телеканал «Ностальгия» и там крутят старые передачи. Вот если посмотреть «Музыкальный ринг» 1989 года, где был «Вежливый отказ», «Звуки Му», «Центр», «Аукцыон», «Джунгли» – понимаешь, какой богатейший пласт культуры, и насколько самобытные были тогда коллективы. Никаких форматов не было. Они занимались чисто творчеством. Ты можешь говорить, я от себя, что это не близко мне, но это чертовски интересно то, что делал тогда каждый коллектив. Это россыпь была, на самом деле, самобытнейших, удивительных, интересных ансамблей. Чего, к сожалению, нет сейчас. И поэтому вот так называть это пеной просто язык не поворачивается. Каждый ансамбль был настолько интересен и настолько неповторим, чего тут говорить, сравнивая с сегодняшним днём, где формат диктует свои условия.

 

ВЖ: 1986 год, взрыв Чернобольской АЭС. Ты где узнал?
КК: Так, в Питере где-то чего-то я узнал. Я не помню. По-моему, ничего не играли. Помню, что у Башлачёва ещё до взрыва было что-то про Чёрную быль. Песня какая-то. Что-то было такое, появилось пророческое. Кстати, тут я опять же возвращаюсь к этой передаче. Мамонову задают вопросы: Ваш образ он такой сякой, а вот Виктор Цой несёт романтический какой-то такой… вопрос как-то так сформулирован. Суть, что Вы такой, а нет ли между вами разногласий? На что Мамонов отвечает, это 1989 год, романтизировать можно и гибель под автобусом, если захотеть. Меня это так накрыло, понимаешь. Это 1989 год. Во как.

 

ВЖ: Динамо-Киев выиграет Кубок Кубков, с футболом взаимоотношения?
КК: Наблюдал. Не помню. Занят был рок-музыкой.

 

ВЖ: 1987 год, Нобелевская премия Бродскому.
КК: Тоже мимо меня прошла. Бродского я люблю и читаю до сих пор. Великий русский поэт. Мне нравится очень изящная математичность. Бродский – огромный поэт по масштабу своему, он мог позволять себе любые эксперименты.

 

ВЖ: В 1988 году появились передачи «До и после полуночи», «Взгляд», приглашали ли тебя?
КК: Я общался и общаюсь до сих пор с Женей Додолевым, который имел отношение ко «Взгляду». Он меня познакомил с такими людьми, как Саша Любимов, Костя Эрнст. Мы с ними выпивали. С Эрнстом даже на юге вместе пересекались, отдыхали. Во «Взгляд» меня тогда не приглашали, потому что у меня ситуация была, я был под следствием. Не рисковали ребята на столько. Помогал, очень помогал Додолев. Очень помогал. Женька помогал действительно. А во «Взгляд» он пробивал, они меня не приглашали, но песни крутили. «Тоталитарный рэп» под какую-то нарезку хроникальную. Сделали, пустили. В общем, тоже как-то помогали.